[...]

Я отчетливо помню тот момент, когда она перестала следить за собой. Мне было шесть лет и она просто напросто перестала обращать на свою внешность внимание. Она больше не рисовала тонкие черные брови, не красила губы, не следила за одеждой. На лацканах ее пиджака не хватало пуговиц. Всё время не хватало пуговиц. Она мурлыкала под нос себе какие-то песни про войну, которую не видела, которую не знает. Она пыталась рисовать. Гуашью и акварелью города на листах газеты.
А однажды принесла карту и красную ручку и нарисовала путь, как она поедет на юг. Чудесный путь. Помню, тогда мне чертовски понравилась идея отправиться с ней в путешествие к морю. Другое дело, что меня никто не собирался брать. Зачем?
Помню, как мне было обидно, когда однажды утром ее не стало. Такой свободной, такой несуразной и, в последнее время, такой потерянной девушки. Не жалко, не горько, не грустно. Именно обидно. Что не узнала ее, что не поняла ее, но так привязалась всей душой.
Та карта с яркой красной линией куда-то делась. Я до сих пор не могу ее найти, не могу вспомнить как назывались ее духи и уж совершенно не могу найти в уголках своей памяти, как ее звали.

Родители отказываются даже заговаривать на эту тему, делают вид, что это всё мои детские фантазии, но я точно знаю, что она есть. Что она _была_. Девушка в синих лакированных туфельках, в плще без двух пуговиц и шляпке с вуалью. Была.